Неточные совпадения
Англичанин стоит и сзади держит
на веревке собаку, и под собакой разумеется Наполеон: «
Смотри, мол, говорит, если что не так, так я
на тебя сейчас выпущу эту собаку!» — и вот теперь они, может быть, и выпустили его с
острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков.
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою
на те
острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь,
посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Я с большей отрадой
смотрел на кафров и негров в Африке,
на малайцев по
островам Индийского океана, но с глубокой тоской следил в китайских кварталах за общим потоком китайской жизни, наблюдал подробности и попадавшиеся мне ближе личности, слушал рассказы других, бывалых и знающих людей.
Надоело нам лавировать, делая от восьми до двадцати верст в сутки, и мы спустились несколько к югу, в надежде встретить там другой ветер и, между прочим, зайти
на маленькие
острова Баши, лежащие к югу от Формозы,
посмотреть, что это такое, запастись зеленью, фруктами и тому подобным.
Между моряками, зевая апатически, лениво
смотрит «в безбрежную даль» океана литератор, помышляя о том, хороши ли гостиницы в Бразилии, есть ли прачки
на Сандвичевых
островах,
на чем ездят в Австралии?
Я вышел из накуренных комнат
на балкон. Ночь была ясная и светлая. Я
смотрел на пруд, залитый лунным светом, и
на старый дворец
на острове. Потом сел в лодку и тихо отплыл от берега
на середину пруда. Мне был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми играли в карты… Определенных мыслей не помню.
Она
смотрела на Нюрочку какими-то жадными глазами и все говорила, рассказывая о великих трудничках, почивавших
на Крестовых
островах, о скитском житии, о скитницах, у которых отрастали ангельские крылья.
Разыскал я, наконец, и Смита, а он вдруг и умри. Я даже
на него живого-то и не успел
посмотреть. Тут, по одному случаю, узнаю я вдруг, что умерла одна подозрительная для меня женщина
на Васильевском
острове, справляюсь — и нападаю
на след. Стремлюсь
на Васильевский, и, помнишь, мы тогда встретились. Много я тогда почерпнул. Одним словом, помогла мне тут во многом и Нелли…
Он жадно наклонился к ней, но вода была соленая… Это уже было взморье, — два-три паруса виднелись между берегом и
островом. А там, где
остров кончался, — над линией воды тянулся чуть видный дымок парохода. Матвей упал
на землю,
на береговом откосе,
на самом краю американской земли, и жадными, воспаленными, сухими глазами
смотрел туда, где за морем осталась вся его жизнь. А дымок парохода тихонько таял, таял и, наконец, исчез…
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели
остров, который ни
на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть
на этой широте
остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что
на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее
на синий бархат и
смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
В то время как
на мостике собралась толпа и толковала с офицерами о странном явлении, явилась Фрези Грант и стала просить капитана, чтобы он пристал к
острову —
посмотреть, какая это земля.
Как только вы приедете, я сейчас вас
на острова повезу. Заедем к Дороту; я себе спрошу ботвиньи, вы — мороженого… вот ведь у нас нынче как! Потом отправимся
на pointe [стрелку (франц.)] и будем
смотреть, как солнце за будку садится. Потом домой — баиньки. Это первый день.
Он снова остановился против освещённого окна и молча
посмотрел на него.
На чёрном кривом лице дома окно, точно большой глаз, бросало во тьму спокойный луч света, свет был подобен маленькому
острову среди тёмной тяжёлой воды.
— Ну, брат! — сказал Ижорской, когда Рославлев сел
на лошадь, —
смотри держись крепче: конь черкесской, настоящий Шалох. Прошлого года мне его привели прямо с Кавказа: зверь, а не лошадь! Да ты старый кавалерист, так со всяким чертом сладишь. Ей, Шурлов! кинь гончих вон в тот
остров; а вы, дурачье, ступайте
на все лазы; ты, Заливной, стань у той перемычки, что к песочному оврагу. Да чур не зевать! Поставьте прямо
на нас милого дружка, чтобы было чем потешить приезжего гостя.
— Ну, да без этого уж нельзя. Он сюртук застегивает, словно священный долг исполняет. Я бы посадил его
на необитаемый
остров и
посмотрел бы из-за угла, как бы он там распоряжаться стал. А все толкует о простоте!
Налюбовавшись досыта
островом, оглядев каждое дерево, перечитав все тетушкины надписи, насмотревшись
на головлей и язей, гулявших или неподвижно стоявших в старице, отправились мы с Евсеичем
на мельницу; но я забежал
на Антошкины мостки, где часто уживал пескарей, и
на кузницу, где я любил
смотреть, как прядали искры из-под молота, ковавшего раскаленное железо.
Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с вожжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом,
на котором, сверх всего этого, зачастую восседала,
на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока;
смотрел ли я
на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль
островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами
на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно; мне решительно некуда и незачем было ехать
на дачу.
— Море, — жгуче говорил он, — синее око земли, устремлённое в дали небес, созерцает оно надмирные пространства, и во влаге его, живой и чуткой, как душа, отражаются игры звёзд — тайный бег светил. И если долго
смотреть на волнение моря, то и небеса кажутся отдалённым океаном, звёзды же — золотые
острова в нём.
Ему уже, правда, давно приходила мысль заглянуть туда хоть раз,
посмотреть, все ли шло там должным порядком, да как-то все не удавалось: то, как назло, одолеют ревматизмы, и надо было покориться воле врача, предписавшего непременную поездку в Баден или Карлсбад, а оттуда в Париж, где, по словам врача, только и можно было ожидать окончательного выздоровления; то опять являлись какие-нибудь домашние обстоятельства: жена родила, или общество, в котором барин был одним из любезнейших членов, переселялось почти
на все лето в Петергоф или
на Каменный
остров,
на дачи; или же просто не случалось вдруг, ни с того ни с сего, денег у нашего барина.
— Нет, куда! Умираю… Вот возьми себе
на память… (Он указал рукой
на грудь.) Что это? — заговорил он вдруг, — посмотри-ка: море… все золотое, и по нем голубые
острова, мраморные храмы, пальмы, фимиам…
Обогнув высокий мыс, пароход вошел в залив. Арестанты толпились у люков и с тревожным любопытством
смотрели на горные высокие берега
острова, все выраставшие среди сумрака приближавшегося вечера.
Прошло с четверть часа, и нос лодки уткнулся в крутой и обрывистый берег.
Остров был плоский, и укрыться от снега было негде; ямщики нарубили сухого тальнику, и белый дым костра смешался с густой сеткой снега… Я
посмотрел на часы: было уже довольно поздно, и скоро за снеговой тучей должно было сесть солнце…
Впечатление было такое, как будто кто-то огромный и мрачный тихо раздвинул снеговую тучу и молчаливо
смотрит сверху
на кучку людишек, маленьких и беззащитных, затерявшихся
на пустом
острове.
— А затем ураган перенесет
на такую скалу семена и цветочную пыль с ближайшего материка или
острова и,
смотришь, через десяток лет островок покроется зеленью! — добавил старый штурман. — Однако мне пора дело кончать… Вот в полдень узнаем, сколько течением отнесло нас к осту, — заметил Степан Ильич и, несмотря
на свои почтенные годы — он говорил, что ему пятьдесят пять, но, кажется, чуть-чуть убавлял — сбежал с мостика с легкостью молодого мичмана.
Старший штурман, серьезный, озабоченный и недовольный, каким он бывал всегда, когда «Коршун» плыл вблизи берегов, или когда была такая погода, что нельзя было поймать солнышка и определиться астрономически, и приходилось плыть по счислению, частенько
посматривал на карту, лежавшую в штурманской рубке, и затем поднимался
на мостик и подходил к компасу взглянуть, по румбу ли правят, и взглядывал сердито
на окружавшую мглу, точно стараясь пронизать ее мысленным взором и убедиться, что течение не отнесло корвет к берегу или к какому-нибудь
острову на пути.
Долго еще
смотрели моряки
на этот городок. Уже корвет вышел из лагуны и, застопорив машину, оделся всеми парусами и под брамсельным ветерком, слегка накренившись, пошел по Тихому океану, взяв курс по направлению южных
островов Японии, а матросы все еще нет-нет да и оторвутся от утренней чистки, чтобы еще раз взглянуть
на приютившийся под склонами городок… Вот он уменьшается, пропадает из глаз и
на горизонте только виднеется серое пятно
острова.
Года три назад я был в Греции. Наш пароход отошел от Смирны, обогнул
остров Хиос и шел через Архипелаг к Аттике. Солнце село, над морем лежали тихие, жемчужно-серые сумерки. В теплой дымке медленно вздымались и опускались тяжелые массы воды. Пароход резал волны, в обеденном зале ярко горели электрические огни, в салоне играли Шопена. Я стоял
на палубе и жадно, взволнованно
смотрел вдаль.
Шлюпку спустили
на воду. В нее сели трое матросов и положили Перновского. Публика молча
смотрела, как лодка причаливала к берегу
острова.
И эти клены с липами, и эти рябины насаждены — здесь восемнадцать лет тому назад руками Константина Пизонского; но
на необыкновенно сильной девственной и всегда в меру влажной черноземной почве
острова они достигли в эти годы и замечательного роста, и замечательного развития и
смотрят не двадцатилетними, а чуть не вековыми деревьями.
Ему это дело уже приходило не в шутку, и он однажды даже собрал по этому случаю к себе
на остров конклав, состоявший из «братца», городничего и Милочки; но конклав этот, выслушав затруднения ребенка, мог придумать только одно: он положил рекомендовать сироте Малвошке, чтобы он не
смотрел Венерке в глаза и дал слово от нее отворачиваться.
На пароходе под митрополичьим флагом ими теперь тоже не занимались, потому что свежее впечатление, охватившее всех вчера в начале плавания, теперь уже притупело после ночи, не совсем удобно проведенной в коневецких помещениях; да и притом, в конце перехода к Валааму, с большою серьезностью надо было обдумать, что там надо
посмотреть и что приспособить
на случай предвиденной графом Протасовым возможности посещения
острова государем.